Это удивительно, Данила: мы впервые общаемся с тобой днём. Раньше, для записи телевизионных передач, встречались исключительно по ночам. Так почему-то выпадало. Помню, однажды оператор чуть не уснул за камерой от усталости, и я его понимаю, а ты был бодр и свеж. Это у тебя кадетская закалка?

Скорее рабочая необходимость. Кадетский корпус тут, думаю, ни при чем.

Знаешь, мне сложно представить тебя в строю. А у тебя бывает ощущение, что всё это случилось не с тобой?

Конечно. Все-таки лет десять прошло… Хотя я довольно ясно всё помню.

Ты рассказывал, что в кадетском корпусе был командиром отделения. За какие заслуги получил должность?

Да просто некого было назначать. Одних отчислили, другие сами ушли, у третьих дисциплина хромала. Методом исключения назначили.

Не потому что был образцовым кадетом?

Я — образцовым?! Ты шутишь… То есть в самом начале я неожиданно для себя попытался стать образцовым, но это довольно быстро прошло, и всё остальное время я был диссидентом, можно даже сказать, несогласным. А до Кронштадта, еще в Москве, мы с братьями вообще черт знает что вытворяли: стекла били в подъездах, громили ларьки, задирали прохожих, а если попадались иностранцы — не упускали случая облапошить.

Ничего себе детские шалости.

Теперь я понимаю, что от этих милых шалостей было рукой подать до серьезных преступлений.

В милицию приводы были?

Конечно.

Бедная ваша мама…

Чего только мама из-за нас не пережила! В какой-то момент стало ясно, что с нами нужно срочно что-то делать, иначе всё плохо кончится. Так возник кадетский корпус, и я там почему-то сразу решил исправиться, и не просто исправиться, а стать лучшим. Хотел порадовать маму, хотел, наверное, чтоб она мною гордилась, и донимал начальство своим рвением. Приходил, скажем, к командиру и интересовался, не требуется ли уборка. «Давайте, — говорю, — помою пол в туалете или офицерскую подмету». А он: «Козловский, хватит уже, успокойся, иди лучше в футбол поиграй». Продолжалась эта образцовопоказательность, как я уже сказал, недолго: примерно через год меня стали мучить вопросы, которые в системе задавать, вообще-то, не принято. Ни себе, ни начальству. Я не понимал, к примеру, зачем ходить на обед строем, да еще с песней, если можно просто собраться вместе и отправиться в столовую. Не понимал, почему садиться и вставать нужно только по команде и нельзя по собственному желанию. Не находил ответы на свои вопросы, а бездумно участвовать во всем этом не хотел. Начались прогулы, уклонения от строевых занятий, самоволки.

При этом два твоих брата, младший и старший, покинули кадетский корпус, а ты нет.

Они очень сильно постарались, чтобы их отчислили. Буквально всё для этого сделали. Я не так преуспел.

Почему все-таки ты остался?

Потому что сколько можно? Я до кадетского корпуса сменил так много школ не по собственной, как ты понимаешь, воле, что было бы совсем неправильно к этой коллекции отчислений добавлять еще одно. Ну и наверное, мне жаль было потраченного времени, все-таки несколько лет отучился.

Вообще могло так сложиться, что ты стал бы военным? У тебя же отчим был военным, да?

Не сам отчим — его отец. Но я, когда поступал, ни о чем таком не думал. Мне было десять лет — какие карьерные планы я мог строить? Впервые задумался об этом всерьез лет в пятнадцать, и то лишь потому, что командиры и домашние стали интересоваться, в какое военное училище я собираюсь. Я подумал и решил, что ни в какое. Потому что ходить всю жизнь строем не смогу. А так как мама довольно рано отвела меня в театральную студию и мне с детства нравилось петь, читать стихи, кривляться, гримасничать…

…то ты решил, что пойдешь в актеры.

Да. К тому же мама у меня актриса, окончила Щукинское училище, работала в Вахтанговском, в Театре Моссовета. Но потом ушла из профессии и посвятила свою жизнь нам с братьями.

У вас с мамой теплые отношения, да?

Мы друзья. Можем вместе выпить, можем обсудить такие темы, которые дети с родителями, как правило, не обсуждают. Я могу рассказать маме абсолютно всё и знаю, что она поймет.

Так было всегда?

Нет. Это пришло со временем.

С братьями так же?

Мы теперь гораздо дружней, чем в детстве. Тогда каждый оборонял свою территорию, а сегодня в этом нет необходимости: трехсторонний пакт о ненападении давно подписан.

Чем твои братья занимаются?

Старший, Егор, окончил институт культуры, работает в крупной компании, недавно у него дочка родилась. У Ваньки тоже дочка, он с семьей живет во Владимире.

Я как-то разговаривал о тебе с Львом Додиным, режиссером и твоим педагогом, и он сказал: «Нежно к Даниле отношусь, он немножко безумен в своем энтузиазме». Как думаешь, что за безумство Додин имел в виду?

Об этом, наверное, лучше у самого Льва Абрамовича спросить. Мне сложно рассуждать о своем безумстве, я его за собой не замечаю.

Ты мне как-то рассказывал, что ничего не выбрасываешь, хранишь даже всякие обертки от сувениров, коробочки… Разве это не безумство?

Наверное, да. Но время идет, я меняюсь, и мое отношение к каким-то вещам тоже. То, что несколько лет назад напоминало тебе о счастье, сегодня вызывает грусть, и хранить это больше не хочется.

Что ты имеешь в виду?

Например, расстаешься с женщиной, которую любил. Она остается очень близким тебе человеком, ваши отношения не разрушились, но они стали другими, прежними уже не будут. И зачем напоминать себе о тех, прежних?

Несколько лет назад рядом с тобой была Уршула Малка — вы вместе учились в театральной академии, затем поженились…

Да, мы были вместе, потом расстались. До сих пор играем вдвоем «Варшавскую мелодию». Уршула — удивительная, тонкая, ни на кого не похожая. Мы близкие люди, но что поделать, если жизнь так сложилась.

Это ведь непросто — расставшись, сохранить добрые отношения... Скажи, ты дипломат по натуре или порой действуешь сгоряча?

Не то чтобы дипломат, но понимаю, что жизнь не черно-белая, у всего есть разные стороны, их много. Я веду себя в зависимости от ситуации, от того, что в этот момент чувствую и считаю верным: бывает, проявляю терпение и гибкость, а бывает — решительно вычеркиваю человека из жизни. А в том, что мы с Уршулой остались близкими людьми, главная заслуга ее.

Может, вы расстались потому, что ты еще не готов к семейной жизни?

Не понимаю, о какой спецподготовке тут может идти речь, и не верю, что кто-то, встретив своего человека, тут же начнет напряженно думать, готов он к чему-то или нет. В такие моменты не до того. Ты просто чувствуешь, что это твой человек, и всё. Без вопросов. А если они возникают, значит, что-то не так.

Как ты считаешь, опыт прежних отношений сможет уберечь тебя от ошибок в будущем?

Убежден, никакая личная история не служит учебником для другой. У каждой свой сюжет, свои причины и следствия, своя правда.

Скажи, ты сейчас влюблен?

Ты же знаешь, я стараюсь избегать разговоров о личной жизни, поэтому буду краток: влюблен. И пребываю, благодаря этому чувству, в совершенно удивительном состоянии.

Я тебя поздравляю. Это чувство возникло недавно?

Да. Теперь я верю в новогодние чудеса.

А раньше не верил?

Верил, но в каком-то умозрительном смысле: наверное, они случаются, раз об этом столько говорят, но если и да, то не со мной, а где-то и с кем-то.

Ты играешь в театре Льва Додина — это закрытое художественное пространство, практически монастырь. В то же время снимаешься в кино, твои фильмы собирают миллионы — то есть существуешь в совершенно другом мире. Получается раздвоение: обитатель монастыря и лицо с обложки глянцевого журнала…

Малый драматический театр всё же не монастырь, хотя у него свой устав, и довольно строгий. Это мой родной театр, я его безумно люблю, не принадлежу ему всецело, но от этого не считаю свое существование в профессии шизофреническим раздвоением. Для меня это счастливая возможность жить и развиваться разнообразно, без «или — или». Запереться в театре и отказаться от кино? Сегодня я даже представить себе такое не могу. Но и расстаться с театром ради кино — тоже вещь совершенно для меня невозможная. Буду изо всех сил стараться сохранить эту, как ты называешь, двойственность, потому что она мне не только интересна, но и полезна. Понятно, у актера в театре и кино разная техника, но дело ведь не в одной лишь технике: я чувствую, как опыт, приобретенный в кино, помогает мне на сцене, ну и наоборот.

Твоя карьера складывается удачно: хорошие роли и в театре, и в кино — они по-разному заметны, но среди них нет случайных или заведомо ненужных. Это потому, что ты придирчив и избирателен?

Не всё у меня так гладко, как ты говоришь, и профессиональных неудач хватает — во всяком случае, по моему собственному к себе счету. Когда они случаются, я страшно переживаю, не умею этого скрывать, не могу сдержать эмоции и, наверное, в такие моменты веду себя не лучшим образом. Но потом я худо-бедно с собой справляюсь. Ведь все эти неудачи случаются в дороге, а саму дорогу я выбрал правильно, и ничто не заставит меня в этом усомниться.

Выходит фильм «Легенда № 17» о прославленном хоккеисте Валерии Харламове с тобой в главной роли. Играя реального человека, да еще такого знаменитого, ты пытался искать в себе похожие черты, чтобы как-то лучше понять героя?

Сценарий я прочитал запоем. Мгновенно влюбился в саму историю и в главного героя, но на всякий случай решил уточнить у своего директора, какую именно роль мне предлагают. «Чего ты кокетничаешь?» — ответил он. Тогда я сказал себе: сделаю всё, что в моих актерских силах, чтобы роль стала моей. В лепешку расшибусь, но Харламова сыграю.

И всё же про характер. Когда ты узнал своего героя ближе, что в нем заинтересовало тебя больше всего?

Я увидел в нем артиста. Вроде бы те же коньки, что у всех, такая же клюшка, так же катается, но вдруг перескок на коньках, хитроумный дриблинг, и у тебя на глазах рождается хоккейный танец. Играя в великой хоккейной команде, Харламов играл еще и свой собственный спектакль. Он был блистательным хоккейным артистом, об этом не один я — все его партнеры говорят: Михайлов, Петров, Третьяк. Если даже люди, в жизни не интересовавшиеся спортом, восхищаются твоей игрой, значит, есть в тебе что-то особенное, трудно определимое. А Харламовым восхищались миллионы.

Это «что-то особенное» называется харизма.

Харламов, с его невысоким ростом и совершенно не хоккейными габаритами, обладал, конечно же, мощной харизмой, но дело, думаю, не только в ней. Он хоккеем жил, бредил, хоккей был его главной страстью, и ничего другого он себе не желал, хотя был дико жадным до жизни… Я узнавал Харламова по рассказам его замечательной сестры, его детей, которые не очень хорошо его помнят, потому что были совсем маленькими, когда его не стало; я читал книги, пересматривал хронику, стремился узнать его как можно лучше, но это не значит, что я могу сказать: теперь я знаю, каким он был. Нет, конечно же. Харламов в фильме — это тот Харламов, каким мы его увидели, почувствовали и попытались понять.

Даня, я знаю тебя давно, и иногда мне кажется, что ты человек без кожи. Или ты уже оброс броней?

Вряд ли этим можно обрасти. Можно закрыться, отгородиться от мира, так бывает, но наедине с собой всё равно будешь абсолютно беззащитен. Даже если научишься ловко это скрывать.

Скажи, у тебя бывает желание побыть в одиночестве, похандрить?

Конечно, а как же? Послушать музыку какую-нибудь сопливую, фильм сентиментальный посмотреть или взять и уехать куда-нибудь одному. Прошлым летом я так и поступил — полетел в Нью-Йорк, провел там месяц.

Наверное, была особая причина, чтобы вот так сорваться на месяц в Нью-Йорк?

Я почувствовал, что начинаю повторяться, что дорога, по которой иду и которая раньше была интересной, непредсказуемой, петляла, сворачивала то вправо, то влево, тупо превращается в ровную колею. И в профессии, и в жизни. Вдруг ощутил себя гонщиком, который заходит на второй круг, а дальше что? Третий, четвертый?.. Короче, я решил на время сменить пространство, заодно и язык подтянуть. Первое время в Нью-Йорке у меня не складывалось. Иной раз даже казалось, что зря я всё это затеял, впустую потратил уйму времени. Помню, сидел на бродвейском мюзикле и уговаривал себя: «Вот ты на Бродвее, ты смотришь мюзикл — правда же, круто? Тебе же нравится?» А на самом деле мне было совсем не круто, ничего не нравилось, всё в Нью-Йорке меня раздражало: городская суета, грязные улицы, крысы в Центральном парке. Какого черта, думаю, сюда приехал? Оставалась всего неделя — и вдруг всё как будто преобразилось. Квартира, которую я снял за бешеные деньги в модном районе и про которую еще вчера думал, что это полный отстой и выброшенные деньги, в одно мгновение стала офигенной. Если я попадал в театр — спектакль казался мне феноменальным. Я бросил занятия в языковой школе и стал просто гулять по городу, впитывать его энергию. Шлялся по магазинам, по барам — заказывал себе бокал вина и сидел болтал с барменом. Начал вдруг получать дикий кайф от Нью-Йорка, от общения с разными людьми, от пробежек по Центральному парку в наушниках… Вернулся я действительно обновленным. Понятно, не будь тех мучительных трехнедельных терзаний и конфликтов с самим собой — не было бы и последней, такой важной для меня недели.

Ты вернулся и с новыми силами приступил к очередным съемкам?

Нет, я не снимался с июня, если не считать двух-трех дней. В сентябре вышел «Духless», сейчас выходит «Легенда», затем «Дубровский», и на этом пока всё.

Почему?

Всё просто: не было по-настоящему интересных предложений. Были выгодные в финансовом смысле, но деньги, хоть они и нужны всегда, я себе на жизнь как-нибудь заработаю, а кроме денег я, отказываясь о тех сценариев, ничего не терял. Правда, еще осенью началась подготовка интересного и амбициозного по своим художественным и технологическим задачам проекта. Сложнейший в производстве исторический фильм, съемки займут около года. Меня утвердили на главную роль. Собирались приступить к съемкам в конце лета, но отложили до февраля. А в мае в Праге начнутся, надеюсь, съемки голливудского фильма «Кровные сестры» по роману Райчел Мид.

Неужели тоже главная роль?

А что, не достоин? У Мид есть такой цикл «Академия вампиров», это экранизация первой книги, а всего их вышло уже шесть. На Западе они страшно популярны.

Питаешь надежды на успешную карьеру в Голливуде?

У меня есть сильное желание и есть задачи, которые я перед собой поставил. Я не обольщаюсь, мне известны все трудности, с которыми сталкиваются иностранцы, тем более русские, в Голливуде. Я к этому отношусь трезво, а дальше — жизнь покажет.

Скажи, ты в Питере наконец обзавелся квартирой?

У нашей семьи есть квартира в Петербурге, своей у меня нет, но я всё равно в скором времени планирую перебраться в Москву, так что буду покупать квартиру уже здесь.

Почему ты решил переехать?

Я люблю Москву, я в ней родился, и к тому же возникла необходимость: я стал тратить слишком много сил и нервов на перемещения в пространстве. Раньше находил в этом кайф, теперь уже нет. Так будет проще.

Но ты же работаешь в петербургском театре.

Я не расстаюсь с городом, где живут мои близкие, и не собираюсь бросать театр. Просто в моей жизни появились новые важные обстоятельства.

Это личные обстоятельства?

В том числе.